Yourdesktop.ru

Мне было 14 лет, и опекуны послали меня в несерьезный стан. И вот, вместо того, чтобы угодить в батальон со собственные возрастом, мне свезло в это последнее лето детства – соседка, учащаяся вуза лечебного училища, работала вожатой, и четкое дело, она меня приняла к себе под закрывало, в собственный батальон – где ребятам было по 15-16 лет. 
Пожалуй, не все представляют, что из себя представляет «пионерский лагерь» в 70-е годы? Подростки с 1-го по 10-й классы, разделенные по возрастам на подразделения по 25-30 человек, и в любом подразделении есть педагог и вагоновожатый. Проживал любой батальон в летних домиках: в одном – мальчики, в другом – девушки. День был разрисован по минутам, контроль и присмотр со стороны взрослых был общий, в особенности в подразделениях с опаснейшим возрастом – когда наружу стремится 1-ое «хочу», и 1-ое – «нельзя»…
И вот мы с вожатой заходим в летний дом, ознакомиться с его жителями, и 1-ое, что я вижу – молодого человека с гитарой, находящегося на постели, он крутит голову в нашу сторону, поднимает взгляд от струн, и… презентует мне усмешку. Я исчезла. Погибла, и ожила. За 1, либо 2 сек? А, может – состоялась бесконечность? Так я с ним познакомилась, точнее, с его ухмылкой. Он усмехался не только лишь губками, его ухмылка была в глазах – нельзя голубых. Нет, вероятнее всего, он порадовался, смотря на меня – малолетку, однако я – то этого не могла знать. Если вы полагаете, что я в настоящее время поведаю, как мы с ним разговаривали в тот летний год, то вы заблуждаетесь – я не вспоминаю. И выдумывать – не буду. Я понимаю, что я хныкала, очень много хныкала, названивала домой, чтобы меня взяли из стана… Я была не требуется Ему, он абсолютно взрослый в собственные 17 лет, завершивший двадцать классов (как он попал в то лето в стан? – пожалуй, откланивался с детством), и я — ничего не видящая в любви, которая на меня обвалилась. Мы поднимали друг дружку, да еще Людка-соседка, выпытавшая у меня свою тайну, и как я в настоящее время осознаю, все изложившая Ему.. И он насмехался нужно мною, впрочем кротко. Нет, я не напрашивалась, и не шла за ним хвостиком, я была свободна и горделива, однако, пожалуй, от окружающих утаить данную 1-ое, легковерное, неискушенное ощущение нельзя, и, если необходимо идти за хворостом для огня – как-нибудь естественно, нас посылали вдвоем. Если мы командами играли в игры, то приятель против приятеля являлись я и он. Меня патронировали все мальчики, мешали в обиду, подбрасывали лакомства, брали на все собственные вылазки, о которых взрослым и прочим девочкам понимать было не обязательно. А я планировала убежать, домой – от его глаз и ухмылки, забыть, и прекратить болеть. 
Я не вспоминаю, отчего в кинозале мы находились рядом, какой кинофильм шел – я и тогда не помнила, рядом был мой возлюбленный… И… насколько бы это дать – Володька бездельничал ногой – ее перемещение двигало весь ряд стульев, на котором мы находились и нервировало, однако, как только я подкладывала собственную ладошку на его руку – перемещение кончалось. Я прибирала рука – и вновь сердящее перемещение и постукивание стульев об пол. Я крутила в его сторону голову, бесшумно прикрывала его руку собственной ладонью – и мы пресекали оба. Мое сердце начинало колотиться от подобной недалекости, а он глядел и усмехался. Я снимала руку, сердце пресекало – вдруг он также остановится, и не продолжит игру? Нет, он возобновлял: так безмолвно он просил свою руку положить на собственную. Все происходило в абсолютной тиши, впрочем звук кинофильма никуда не девался, а отчего вокруг не было никого? Феномен. Это было бесконечное блаженство, которое оборвал мой отец. Он попал в черный кинотеатр, разыскивая меня, чтобы взять домой, раз я так не хочу оставаться в таборе. Вы полагаете, я сумела уйти? НЕТ, НЕТ, НЕТ – пускай со мною будет данная вкусная мука, однако пускай будет. 
Год таборной замены завершился – мы разъехались по жилищам: ни адреса, ни мобильного телефона… Ни-че-го. Лишь имя, фамилия, ухмылка, глаза и локоны… И можно тихонечко забывать… Особенно, что спереди – 1 октября, приятели, груда вестей, иные интересы. Однако ребята нашего подразделения обнаружили мой дом, пришли в гости к Елене, и мы с ними помнили наше лето, и я узнала, что он поступил в летное учебное заведение и ушел – в дальний Канско-Ачинск. (Я разумеется нашла его на карте!) И, чтобы меня подбодрить (бесхитростные мальчики!!! Они лишь больно зацепили мое сердце), заявили, что обо мне размышляет Вовка – небольшая я еще, пускай подрасту. И я вырастала – с обидой в девичьем сердце, не понимая, что пребываю под «присмотром» его товарищей, даже не знакомых со мною лично. 
После осеннего кросса, когда я возвращалась домой, через рощу, на дорожке вышло трое юношей. Разумеется, я побоялась, однако кто бы про это, помимо меня, узнал? Я возобновляла идти напрямую на них. Один из них задержал меня за руку и заявил: «А я тебя понимаю, ты – Иринка. Прав Небольшой – ты одна такая». Небольшой… Так приятели именовали Володьку… Я вытащила руку, и горделиво вздернув голову – пошла далее, оставив их на тропинке. И не обернулась никогда, и не добавила шагу, впрочем… ой как желалось метнуться с их глаз далее и скорее… А сердце снова дрогнуло – помнит!!! 
Осень, зима, зима, лето, снова осень…Царапина затягивалась, к тому же в молодом возрасте все царапины задерживаются оперативно, а о нем я ничего не знала. Мечтала временами перед сном, и то не довольно часто. Кто заявил, что у подростков жизнь неинтересная? Не дам согласие – мне было любопытно и смешно жить. Уроки? Без проблем. А после уроков – и танцкружок, и КВН, и план к школьному вечеру, да мало ли дел? А утром – совершенно иная среда, уличная. И парни, которые никогда в жизни не отступали от меня, я была «пацанкой», «своим парнем». Не понимаю, пожалуй, я импонировала и как девушка, однако во мне ощущения лежали, и я не давала предпочтения никому, из-за этого и не была «чьей-то», а была в компании. Так прошло два года… И вот на 23 марта приняли решение мы с одноклассницами организовать гулянку. Решили мы в жилище одной из подружек — громко, смешно, можно петь до упада, однако мне невыносимо вздумалось домой. Домой! – Чувство чего-то удивительного и эксклюзивного, как бывает под Новый год, заполнило меня. Я отказалась, чтобы меня сопровождали до жилищу, впечатлила опекунов начальным приходом с гулянки, закрыла дверь себе в комнату, «ничего не приключилось и теперь ничего не случится» — полагала я и раскрыла учебник, когда в дверь позвонили… Отец приоткрыл дверь, затем приблизился к моей комнате и заявил – «Ирина, к тебе!» 
Я вышла, как была — тапки на босоногую ногу, спортивные брюки и узкий батник — на площадку… Сколько раз мое сердце будет вероломно останавливаться и, затем биться, как у бегающего зайца? В полушубке и курсантской шапке, не парень, а солдат – перед мною был Вовка, с той же ухмылкой, с теми же голубыми глазами. Мы проторчали в прохладном подъезде бесконечно длительное время – и мать, и два раза отец открывали дверь, звали меня домой… Однако мы не могли распроститься. В тот день мне было нисколечко не совестно, что отец видел, как Володька меня прижимает, согревая в собственных руках, двух нас закутав в собственный дубленка. О чем мы заявляли? Не понимаю. Глупости различные…Мы обнимались? Да, пожалуй, однако я не вспоминаю!!! Я понимаю, что потонула в его нежности – если он меня и обнимал, то заботливо, немного касаясь ко мне, а я и ответить не могла – это были мои первые поцелуи, и я не могла знать, как ответить, и надо ли? Что я вспоминаю из того одного свидания? Когда его руки поцеловали меня, он, ясное дело, додумался, что батник надет на обнаженное тело, и его восклицание – о! – принудил меня устраниться. А что – «о»? Для моей груди тогда не нужен был бюстгальтер, я его надевала-то лишь на урок физкультуры. Нет, он край меня, и ничего ненужного себе не разрешил — это я в настоящее время осознаю, как ему трудно было удержаться. А тогда… как мне было прекрасно поцеловать его, горячего, близкого, чтобы его дубленка сумел прикрыть нас двух. И моя щека на его плече… Я не предпочитаю целоваться. Пожалуй, никто больше не сумел презентовать мне того чувства нежности прикосновения возлюбленных губ. Еще вспоминаю, как он заявил, что отберет меня с собой, в собственный Канско-Ачинск. Как? А обвернет в дубленка — и на установку, рано днем у него уходит поезд. И в случае если бы он так и сделал, я бы не противилась. Я готова была уйти с ним. А узнать, как он отыскал меня, я не поняла. Впрочем тогда мы переехали, и Людка не была больше моей соседкой… Боже, на сколько изобретательны могут быть увлеченные мальчики! Я не понимаю, как мы сумели распроститься – пожалуй, он спешил на поезд. Он был больше солдат, чем увлеченный… Однако отныне я в точности знала – мой адрес у него имеется. И он сообщил…Что? не вспоминаю, вероятнее всего, его послание меня никак не зацепило. Мои ощущения насыщали душу, и я дала ответ, как пушкинская Татьяна – да, я презентовала ему стишки, а там, где не могла дать собственными словами – словами Татьяны. В целом, общий вздор. Он не дал ответ…
Я видела собственного Вовку еще два раза. 30 мая и 21 июля. Прошло не менее 30 лет, а я в точности вспоминаю и даты, и мероприятия тех суток. Так вот, 10-й класс, зима – вскоре заключительный звонок, экзамены, выхлопной… За мною достаточно давно идет фантомом соученик, он слабый троечник, однако меня привлек тем, что не испугался на всю школу сообщить «мне нравится одна девушка, однако она меня не отмечает, однако я достигну ее». Я держу его на дистанции, однако разрешаю себе временами флиртовать, он просит помочь ему с арифметикой, я всегда помогаю слабым – в школе о нас вовсю злословят, однако меня это как-нибудь не касается. Мне с ним любопытно – я очень много понимаю, а он может слушать. Если это свидания – означает, пускай так и будет. Вот и день перед Первомаем, я никоим образом не могу от него отвертеться – 12 ночи, мы стоим в подъезде моего дома, я слышу звук байка, и говорю: «шел бы ты домой, слушаешь – приехал байк, это – ко мне, мой юноша, а здесь ты мешаешься». Я однозначно понимаю, что приехать мог лишь сосед – с дачи, больше нигде из соседей нет такого байка, и продолжаю тащить абсурд: «Видишь, это ко мне – в наш подход вошел, приводится…» И здесь я затихаю на полуслове – я вижу совсем не соседа дядю Петю, а Вовку, моего Вовку. Все, что я сумела шепнуть – «это на самом деле ко мне!», и мои щечки воспылали от позора – что обо мне подумает соученик? Я была чистой и важной девчонкой. А Володька, — как назло, может, также от нежданности, быть может – от злобы – не понимаю, начал «качать права»… «Иди сюда. Это — кто?» Эх! Не мог знать он, что со мною так – невозможно. Я – бунтарка, и подчинить меня можно лишь нежностью и лаской. 
— Это мой приятель.
— Пускай он уходит, а мы побеседуем…
— Он уйдет, когда я пожелаю.
— Следуй ко мне.
— Нет.
— Прекрасно, тогда я – ухожу.
— Да. Уходи.
Наш бешеный разговор и безмолвствующий парень… Вовка открылся и ушел. А я тогда (вот дурочка-то молодая!!!) все спутала – посчитала боязливость одноклассника за бесконечное доверие к себе. Я старалась ему сообщить, что не могла знать о визите Владимира, ты веришь? Он заявил – да. И я была ему признательна, и, искупая собственную вину, расцеловала его – это был наш первый с ним поцелуй. Я просто просила помилования, он его утвердил. Больше у меня никаких чувств не осталось от того поцелуя. У меня был замечен юноша…
Сзади и Заключительный студенческий звонок, и экзамены. На литературе я разбирала стихотворение не из школьной платформы – о мужестве и доблести – «Три шага», а он – соученик – единственное приготовленное за школьные годы стихотворение Есенина «заметался пожар лазурный…», преподаватели неслышно насмехались… Однако вот аттестаты дали: мой – с одной четверкой по физике – и спереди выхлопной день… 21 июля.
Я не сообщала, что никогда в жизни не мазала ни реснички, ни губки? Нет? Ну, итак вот – не мазалась. Совершенно. А здесь подруга сделала мне такой «боевой раскрас», что самой в зеркале было не обыкновенно себя лицезреть. Я была юна, превосходна, и жизнь спереди – дивная! Среди гула в школьном зале я присела после еще одного танца, рядом находился правильный друг и соученик Юрка, я никак не опешила, когда Наташка из синхронного спросила, приблизившись к нам: «Юра, можно тебя?» 
— Разумеется, чего ты меня спрашиваешь – следуйте, отплясывайте!
— Нет, Ирина, тебя – можно?
Вот здесь я немножко опешила: «да, пошли»…
А Наташа, заявила, выводя меня из зала, и махнув рукою в сторону лестницы – «К тебе там пришли», и удрала снова петь.
Я пошла к выходу, и около лестницы вижу курсанта при абсолютной торжественной выкладке… Как он был красив! Вовка, переступив собственную гордыня, пришел ко мне на выхлопной… Он не усмехался. Глядел внимательно.
— Итак вот ты какая стала…
— Я всегда такая была. Ты не видел.
— Нет, ты отныне — повысилась.
— Для чего ты пришел?
Это заявляли наши губки либо наши глаза? Не вспоминаю. По моему мнению, Вовка даже получил меня за руку, а я именно повернулась… К нам подступали 3 молодого человека – задорные, «на взводе» — прежде всего от того, что выхлопной, а во-вторых – как смеет посторонний «увести» их одноклассницу с вечера? 
И вот то, для чего я это приняла решение вам поведать: я постыдно побоялась!!! В моей голове, вместо счастья и радости от встречи с ним, боролась одна идея – идиотская, абсурдная: «Сейчас будет потасовка… Боже, как совестно! Медалистка, спортсменка, комсомолка – и очевидная потасовка. Ужас»… Потасовки не было. Один из моих одноклассников, — я понимаю, я ему импонировала, и он собственным увлеченным сердцем что-нибудь осознавал больше других, приблизился к Вовке, бесшумно ему что-нибудь заявил, и тот, раскатавшись действующим – так его выучили – стал опускаться по стремянке. И не обернулся. Подобным я его и вспоминаю. не усмешку, лишь поясницу. Непосредственную, как стрелка, жесткую, как стенка, выдержавшую удар…
А тот, кто неделей прежде разбирал стишки – «как может предпочитать хулиган…», даже не вышел, и не спросил меня ни о чем. Я не полагаю, что ему не заявили – он снова избито побоялся, а я снова не так все осознала, — и по наивности приняла решение, — он примет любое мое решение — как он меня обожает, и как верит! И помчалась находить его, и требовать помилования. За что??? За любовь? Либо за собственную верность и преданность, которую я отныне дала лишь ему – собственному однокласснику? Ну не могла я размениваться, разделяться и изменять людей. Не умею и до настоящего времени. Впрочем наибольшее предательство – предательство Любви, я сделала. 
Извини меня, Небольшой! Извини за боязливость. Мне тогда было всего 16 лет… С того выхлопного я прекратила быть трусихой – ты меня обучил быть храброй. 
Я не понимаю, как сформировалась твоя жизнь. Рассчитываю, что у тебя все отлично. Может, ты и не помнишь совсем обо мне. И тебе не надо мое – «прости»… 
Я тебя никогда в жизни не забывала. крайне совершеннолетней, я прочитала о том, что девушка всегда балагурит о собственных романах во всех деталях с собственными друзьями, однако никогда в жизни не заявит, ни слова, ни одной из них, о собственном Возлюбленном. И это правда. Никому и никогда в жизни в те годы я не сообщала о Тебе, моя Любовь. А в настоящее время — не имеет значения, ты – не обнаруживаешь, а те, кто выяснят о тебе – не понимают меня. Может, они не струсят, и не предадут собственной Любви?
Как я жила далее? Жила. Замуж вышла за одноклассника. У меня 2 отличных сына, впрочем, я их растила одна, однако это совершенно иная история, и к моей Первой любви, никоим образом не относится. А в несерьезный стан после того лета я больше не колесила…